Позади — страшная авария, 400-килограммовый боб, летящий на скорости 120 километров в час, способный разнести даже автомобиль, угроза ампутации ноги, серия уникальных операций, в общей сложности около 50, самая длинная из которых заняла 14 часов, и вопрос: сможет ли Ирина Скворцова вести полноценную жизнь здорового человека? Прошло два года. Ира еще не до конца оправилась от травмы. Но впереди у нее — планы, надежды и мечты. О туфлях на каблуках и красивом платье, в котором она когда-нибудь сможет танцевать, о новой профессии и, как мне кажется, о новой любви.
Интересное наблюдение. В Сочи во время всероссийского журналистского конкурса «Энергия побед», где Ира была и почетным гостем, и ведущей церемонии награждения, она настойчиво отказывалась от любой помощи, будь то предложение уступить место или помочь подняться на сцену. «Я не хочу, чтобы люди думали, что я другая». Вот что значит характер! Именно он и позволяет Ире каждый день бороться за свою жизнь, за здоровье, преодолевая боль. Неужели высказывание о том, что «жизнь — это поле битвы», справедливо даже для очаровательной 23-летней девушки? «Говорят, если Господь посылает тебе испытания, значит, он тебя любит. Я бы спросила у Бога: “За что ты так сильно меня полюбил?”», — то ли в шутку, то ли всерьез восклицает Ирина. Сильный характер сочетается у Иры с женской ранимостью, нежностью и впечатлительностью. Когда речь заходит о той самой трагедии, на глаза у Иры наворачиваются слезы.
В коме видела такие сны, что лучше об этом не говорить
— Ира, делишь ли ты жизнь на то, что было до аварии и после? Это две разные жизни?
— Да, делю. Хотя многие говорят, мол, зачем ты так делаешь, не надо. У меня есть фотоальбомы, которые так и называются: «Жизнь до и после аварии». Все равно, хочешь не хочешь, а делишь. С одной стороны — здоровый человек, с другой — с ограниченными возможностями.
— Лишившись спортивной составляющей жизни, изменилась ли ты как личность?
— Мне сложно судить, тут надо дать слово друзьям, знакомым, которые знали меня до аварии. Они замечают, что у меня появился черный юмор. Еще, бывает, я нападаю, идет такая словесная атака, сарказм.
— Когда вспоминаешь спортивную жизнь, есть сожаление?
— Да, еще и обида. Что закончила спорт, так и не начав карьеру. Именно в бобслее. Конечно, обидно. Были грандиозные планы и возможности. Обрубили на корню. Сейчас вспоминаю с трудом.
— Мы часто предаемся воспоминаниям, это и первая любовь, и первые двойки. Что именно из спорта ты вспоминаешь?
— Конечно, самые приятные моменты. Но, как и любые воспоминания, они одновременно и греют душу, и разрывают ее на части.
— По отношению к арбитру, который был признан виновным в аварии, есть ли злость, обида?
— Нет. Правда, извинений лично от него я не слышала. Хотя была такая возможность, я и в Германии долго лежала, и на чемпионат мира приезжала. Через адвоката может что-то и передали, и то только после судебного процесса.
— Ты и в коме долго лежала.
— Да, полтора месяца. Искусственная кома. Меня держали на препаратах. Знаешь, я и сны видела. Некоторые даже не для печати. Странные немного. Но такие реалистичные. Помню, проснулась, спрашиваю у медбрата: «Петя, а рота солдат в реанимации была?»
— Дальше твоя жизнь со спортом никак не связана?
— Нет, это нереально. Гангрена. Мыщцы удалили, а в спорте они все нужны.
— Тебе предлагали пойти в паралимпийский спорт.
— Я настолько полюбила бобслей, что другой спорт не приемлю. Закончила — и закончила.
— Может, в тренеры пойдешь?
— Нет. Вспоминая, каким я была ребенком, я бы себя убила. Если мне такой же попадется, мои нервы не выдержат. Если серьезно, в данный момент тренерская работа — неблагодарная. Детей идет мало. Другое поколение. Совсем по-другому воспитаны, хотя и наше поколение было сложным.
— Говорят, что из спорта не уходят. Тот же Марат Сафин восклицал, что никогда не будет тренировать, а сейчас его можно увидеть с ракеткой в руках, помогающим сборной.
— Я бы с удовольствием. Но у меня нет возможностей. Я после легкой атлетики тоже кричала, что я, мол, и спорт — да никогда в жизни! На два месяца меня хватило. Потом начала потихонечку включаться, тренировалась три раза в неделю, чтобы поддерживать форму. Ты все равно скучаешь по этому образу жизни. Это привычка, от которой сложно избавиться.
— А как же допинговый отдел Министерства спорта? Ты говорила, что хочешь там работать.
— Это было давно! И неправда! На тот момент я думала, что мне нужна спокойная работа. Сейчас понимаю, что не выдержу. Хочется чего-то более подвижного, интересного, а не просто работу в офисе.
На улицах показывают пальцем. Кто-то завидует, кто-то презирает
— В Сочи ты хорошо справилась с ролью ведущей. Это был дебют?
— Да, до этого я только давала интервью, где всегда можно сказать: ребята, сделайте монтаж! А тут хоть и можно было бы вырезать неудачные моменты, из памяти зрителей ничего не вырежешь. Поэтому руки тряслись, как у алкаша последнего, язык заплетался, глаза по пять рублей. Первые пять минут на сцене я заикалась.
— Адреналин-то поймала?
— Еще бы! Даже на соревнованиях такой адреналин не получала. Еще на следующий день я была под впечатлением, эмоции не ослабевали. А ведь когда мне только предложили быть ведущей, чуть не рухнула со стула. Говорю: я с удовольствием, но я не знаю, что и как делать. Со мной сделали пробную видеозапись, написали под меня сценарий. Я выучила скелет, в остальном импровизировала. Чтобы лучше войти в роль, в Сочи посещала все мастер-классы, предназначенные для журналистов. Времени не было даже на сон. Хотя мне организаторы сказали: «Ира, ты, в принципе, можешь не ходить и не слушать». Но мне было интересно. Только перед самой церемонией посвятила два часа себе: красилась, одевалась.
— И выглядела потрясающе. Кто-то помогал: стилист, парикмахер?
— Нет! Все сама: и прическа, и макияж, свои щипцы, своя плойка, свой лак для волос, все привезла из Москвы.
— Будет ли продолжение этой журналистской темы?
— Надеюсь. Меня пока пригласили на ТЭФИ в качестве гостя. Ни разу не была на таких церемониях, интересно посмотреть. Училась в РГУФКе, где из-за аварии семь лет проучилась, специальность — тренер. Педагогом вряд ли буду, хочу на второе высшее. Это точно не будет медицина. Хотя пока лежала в больнице, научилась даже перевязки делать.
— Как строится твоя жизнь сейчас?
— Три раза в неделю тренировки. Выезжаю утром, четыре часа провожу в реабилитационном центре — это упражнения, массаж. Если попадаю на перерыв в работе маршрутки, то до пяти вечера сижу в центре. Вместе с дорогой и постоянными пробками получается полноценный рабочий день. В остальное время встречаюсь с друзьями, или могут позвонить, предложить интересное мероприятие, и я срываюсь.
— Что за тренировки?
— Это не работа на беговой дорожке, это работа с грузами. Я закачиваю мышцы, укрепляю связки, колено. Раньше у меня колено вообще не сгибалось, мышцы были слабые, атрофированные. Сейчас могу и два часа на сцене простоять без костылей, один раз даже прошлась, когда костыли не вынесли. Вообще мне не рекомендуют, и так сильная нагрузка на ноги, но я всего пару метров прошла. Это бывает редко, в исключительных случаях.
— Костыли — это же тоже нагрузка?
— Да, руки и спина устают, но в основном руки, верхний плечевой пояс.
— Это хотя бы полезно для организма?
— Не знаю, сомневаюсь! Особенно в гололед. Это еще сложнее, напряжения больше.
— На коляске было бы удобнее.
— В таком случае я не смогла бы передвигаться по городу. Вообще! Из дома бы не выехала, потому что у меня нет пандуса в подъезде. Когда была в Германии, я не чувствовала, что мои возможности ограничены, знала, что туда, куда мне надо, я всегда доберусь. Может, поэтому в Москве я так быстро на костыли встала с коляски. И вот еще почему: наши люди не привыкли, что помимо них в городе живут еще инвалиды. Неприятно, когда на тебя глазеют, смотрят, кто с интересом, кто с жалостью, кто с презрением. Да и на костылях-то меня осматривают, как рентген, это ужасно неприятно. Некоторые дети пальцем тыкают, ну родители не объяснили, что это некрасиво, что теперь обижаться! Или другая крайность. Бывает, в транспорте народ пытается помочь и тянет вниз. А это еще сложнее, мне нужно больше координироваться, больше вероятности, что я упаду на лестнице. Кстати, в реабилитационном центре я уже полгода непрерывно занимаюсь. За это время я стала лучше ходить на костылях, могу передвигаться на общественном транспорте, ездить в Подмосковье, даже в аэропорт без машины доехала.
Адвокат мой — враг мой
— Как скоро ты встанешь на ноги?
— Этого никто не знает. Друзья вытаскивают в клубы, но я пока только смотрю и молча завидую. В любом случае приятно развеяться.
— Ты автомобилистка?
— Еще нет. В поисках школы, где есть машины с автоматом. Механика в моей ситуации не подходит.
— Твои друзья — это больше спортсмены?
— Да. В основном из бобслея, санок, скелетона и велоспорта. Есть и люди искусства. На одном мероприятии познакомилась с актером Ваней Кокориным и его супругой Светой, они меня приглашали на спектакль с участием Вани. Очень хорошая постановка была. Хоть кругозор свой расширила. А то раньше только спорт да спорт, в одной кастрюльке варилась.
— На улице к тебе подошла женщина и пожелала удачи, здоровья, ты еще мне сказала, мол, не удивляйся, это нормально.
— Да, такое бывает, особенно когда сюжет на ТВ выйдет. Приятные слова говорят, просят автографы. Через друзей, через социальные сети часто просят мой номер телефона, но никому не даю. Было много инцидентов, когда я давала телефон и пожалела. Журналисты знают и друг другу передают. Это другое дело.
— После аварии ты красила волосы в темный цвет.
— Люблю экспериментировать! Иногда просто лампочка в голове зажжется, идешь и чуть ли ни в этот же день красишься. Я была и рыжей, и шатенкой, и рубинового оттенка. Неудачным считаю только эксперимент с рыжим цветом, пришлось долго его выводить, коротко стричься. А по природе я блондинка.
— Ты собиралась собаку завести.
— Для начала хотелось бы завести ее в новой квартире! Пока еще не получила ключи. Дом сдан, жду оформления документов! Эту квартиру мне выделило правительство Москвы как инвалиду— колясочнику. Планирую и ремонт, и аквариум на всю стену! Пока живу с мамой, там квартира узкая, на коляске никак не проехать.
— Мама твоя собиралась подавать в суд на вашего адвоката.
— Адвокат, подруга моей опекунши в Германии, незаконно сняла деньги с моего благотворительного счета в качестве платы за свою работу. Но она не имела на это права. Фактически это воровство. Сумма 20 тысяч евро — для нас весомая, это как одна «пластика». Когда вмешалась прокуратура, она их вернула. Все равно расстались мы врагами. Ведь адвокат считает, что мы ей не заплатили. Хотя она не сделала никакой особой работы, а сумму выставила 46 тысяч евро. За что? За то, что переписку вела? Постановила, что одно письмо или час работы стоит 180 евро…
— На твое лечение были выделены средства. Они все до тебя дошли?
— Были выделены средства для погашения моего долга по лечению. Пока еще не все оплачено, 150 тысяч евро за лечение осталось. По идее, деньги уже выделены. Только до немецкой клиники не могут дойти.
Пока долг не погасят, клиника меня не примет. А мне еще нужно делать «пластику». Я узнавала, в среднем одна операция стоит 10–20 тысяч евро, мне таких нужно будет очень много. Явно больше десяти, ведь все тело покорежено.
В кого влюблена? В себя!
— Как срочно нужно делать «пластику»?
— Вообще уже можно начинать. Мне же тоже хочется выглядеть хорошо, одеваться, я же девушка! Психологически очень тяжело.
— Конечно, кавалеры!
— Ой, куда там! Я живу в свое удовольствие.
— А выглядишь как влюбленная девушка.
— Только если в себя!
— Ты в Петербург вроде собралась к молодому человеку?
— Да, на новогодние каникулы. Это просто приятель, фотограф. Мы с ним начали переписываться после аварии. Он каким-то непостижимым образом нашел мои координаты, телефон, почту и сильно меня подбадривал.
— Кто-то даже говорит, что авария, произошедшая с тобой, — большая удача, мол, ты была в позиции разгоняющей, не самой звездной, а теперь ты стала известной, и мало кому в жизни так везет.
— Это я шутила. Иногда не знаешь, что лучше — либо здоровья лишиться, либо стать звездой. Лучше уж здоровье, чем популярность.