Коренной петербуржец, прошедший всю блокаду, олимпийский чемпион первых для советских спортсменов Игр-1952 в Хельсинки, талантливый скульптор, работающий в металле, почетный гражданин города не Неве. Сказать про Юрия Тюкалова банальное «уникальная личность» язык даже не поворачивается. Его личность уже давно перестала укладываться в любые обобщения и штампы.
Корреспондент «Спорта День за Днем» приехала на разговор с 87-летней легендой Петербурга в его мастерскую, куда Тюкалов до сих пор каждый день приезжает работать.
Губернатор Яковлев не отдал дом моей семьи
— Так вот и живем… Доживаем, — вздохнул Юрий Сергеевич, оглядывая с балкона рабочую часть своей мастерской.
В просторном помещении с высоким потолком среди аккуратно расставленных инструментов оставлено много места для работы, которой, сразу видно, сейчас в мастерской очень не хватает. Зато на стенах — десятки работ уже исполненных: бюсты и маски Петра Великого и Суворова, барельефы и огромный эскиз его главного, возможно, творения — отчеканенной карты битвы за Ленинград. Сейчас она висит в памятном зале Монумента героическим защитникам Ленинграда на площади Победы.
— Мне все-таки повезло быть чемпионом первой Олимпиады, — продолжил Тюкалов. — Ко мне есть постоянный интерес людей. Разных, известных. Знаменитый скульптор Михаил Аникушин любил сидеть в уголке на этом старом диванчике. Говорил: «Как хорошо у тебя, никто не звонит, не просит ни квартиру, ни машину, ни мастерскую. Сидишь и чай пьешь». Здесь же у меня в гостях бывал космонавт Герман Титов. Он состоял в комиссии, принимавшей мою работу на площади Победы. Потом приехал в гости.
— Как его принимали?
— Мне сказали: «Колбасы, батон купишь, чай есть — и порядок».
— Ваш диван уже как музейный экспонат. Наверняка много кто еще заходил в гости?
— За 16 дней до смерти был артист Василий Меркурьев. Он здесь спал. Я внизу работал. Вдруг кричит: «Слушай, если я помру, не заваливай меня большими камнями». Мы с его женой Ириной Всеволодовной, дочкой Мейерхольда, были на кладбище в Латвии. Там все надгробия — легкие. Когда про эту историю узнал народный артист Василий Лановой, он немножко схамил: «Это чтобы ночью разгребать камни и к бабам бегать» (смеется).
— Черный юмор.
— Еще на моем диване сидел режиссер Станислав Ростоцкий. Он получил страшное ранение на войне, но стал великим человеком. Режиссер Элем Климов тоже был здесь. Губернатору Владимиру Яковлеву я говорил за этим столом: «Раз ты такой честный, отдай дом на 9-й Рождественской, теперь Советской, который забрали у нашей семьи. Или хотя бы землю».
— Отдал?
— Яковлев ответил: «Получится плохой пример. Тогда мне и Эрмитаж придется отдавать». В общем, как пел Фигаро, чести много, а денег мало.
«Хочу голую бабу на дачу»
— На совместных фотографиях на стенах рядом с вами тоже легендарные люди.
— Вот маршал Советского Союза Клим Ворошилов вручает мне орден в Кремле. Это человек, который делал революцию. Председатель президиума Верховного Совета. Скакал на лошади с саблей и воевал. Смелый человек, а не как сейчас.
— Хорошо помните встречу с ним?
— У меня тогда разболелся зуб и распухла щека. Я сказал, что не пойду.
— Понимаю.
— Но ведь не каждый день Ворошилов вручает тебе орден. Уговорили. Он, когда меня увидел, развел руками: «Ах, миленький, у нас врачей, наверное, нет в стране? Щечка болит, да? Что же ты такой красивый!» Я все слова запомнил. Там фотограф был, как раз со стороны моей больной щеки. Ворошилов велел его переставить, по-отечески так, чтобы у меня на память осталась хорошая фотография.
— И фотография осталась, и память.
— Еще я виделся с Семеном Буденным. Он ездил с нами на Олимпийские игры. Во время революции Буденный был в кавалерии, поэтому руководил конниками, отбирал лошадей…
— Вы всегда в работе, раз гости вас навещают только здесь?
— Раньше везде были здесь работы. Сейчас стало пусто, как и в голове. Отвратительное время. Вкусов никаких, только погоня за деньгами у богатых людей. Им не нужны искусство, музей. Только если себя где-то прославить. Но все равно что-то нужно делать. Сидеть дома и смотреть телевизор раздражает еще больше. Не могу видеть эти рожи. Как-то приехал один богатый человек: «Я хочу заказать вам работу». Подумал: «Наверное, что-то интересное будет». А он: «Нужно голую бабу, хочу на даче фонтан сделать». Вот такие вкусы.
— Как получилось, что успешный спортсмен стал востребованным скульптором?
— Я много лет выигрывал в одиночке, в двойке. Но существовал антагонизм между Москвой и Ленинградом. Мы были главными конкурентами. Как только я проиграл, меня быстро лишили стипендии. Тогда я вспомнил о своей профессии, полученной в Мухинском училище. А так как я занимался спортом и получал за это вознаграждение, то не имел права работать. Произошла деквалификация. Страшно было начинать сначала, быть художником.
— Но вы все-таки решились?
— Не сразу. Мне позвонили из Москвы, предложили стать главным тренером сборной. Меня еще спортсменом звали туда переехать. Тогда им прямо ляпнул, что в вашу большую деревню переехать не могу. Я живу в европейском городе. Год мучился, все равно тянет к воде… Решил взять детей, 14-летних мальчишек и девчонок. Но деньги не хотел получать, работал тренером-общественником.
— Вот это энтузиазм!
— Были очень тяжелые дни. Я все лето, как говорится, в прогар занимался спортивной работой, а зимой работал в художественном фонде, чтобы компенсировать и обеспечить семью. Трудно было. Но, видите, нашел выход и выдержал. Наверное, блокада помогла, воспитала волю. А может, потому что я патриот, люблю страну. По-настоящему, не за деньги (смеется).
Не заметил инфаркта
— Но вы уже давно не тренируете. Как сделали окончательный выбор?
— Мои воспитанники должны были ехать на Олимпиаду-1976 в Монреаль, а Михаил Аникушин предложил мне делать работу для Монумента героическим защитникам Ленинграда на площади Победы. Здесь на чашу весов легли олимпийское золото и медаль «За оборону Ленинграда». Вторая награда перевесила. Отдал своих учеников московскому тренеру и покончил со спортом. Здесь, в мастерской я уже 45 лет. Возраст солидного человека.
— Вы только один работали в мастерской?
— Мне предлагали помощников-соавторов, но здесь, как в спорте, я все хотел делать один. Два года не выходил из мастерской. Бывало, приезжал сюда, весь день работал, ночь, еще день, ехал домой поспать шесть часов, и опять так же. Физически, видимо, был очень здоров и выдерживал это все. Хотя паяльные лампы, газы, кислоты — это вредно. Жена каждый раз спрашивает: «Ты, уходя, руки мыл?!» А я иногда забываю. Да и что такого…
— Вы получили признание за такую самоотверженную работу?
— Меня тянули в Союз художников, но я категорически отказывался. Точно знаю, что меня, как олимпийского чемпиона, будут таскать по президиумам, выберут в какие-нибудь депутаты… Все это отвлекает от работы, а я люблю трудиться. Видите, какие у меня руки? (Юрий Сергеевич показывает с обеих сторон свои крепкие, рабочие руки. — «Спорт День за Днем»). Мне референт губернатора каждый раз говорит: «Какие у вас красивые руки!»
— Оглядываясь назад, как думаете, что вам дал спорт?
— Ничего не дал. Абсолютно. Только то, что меня спустя 50 лет после олимпийского золота сделали почетным гражданином Петербурга. И все. Вот я выиграл Олимпийские игры в Хельсинки. И как меня наградили? Дали три метра материала на пальто и три метра на костюм.
— Не много. А в нематериальном плане карьера спортсмена вас чему-нибудь научила?
— Меня больше научила моя юность. Все 900 дней я провел в блокадном Ленинграде. В 12 лет пошел работать. У меня есть медаль «За оборону Ленинграда», поэтому я приравниваюсь к ветерану войны. Эти суровые, как говорят, дни, эти лишения что-то во мне выработали… Волю, терпение, работоспособность.
— Их вы пронесли через всю жизнь. Это хорошо заметно.
— В 2002 году у меня был инсульт, я оказался парализован, целый год ходил на костылях, не мог двигаться. Совершенно неожиданно. Люди после такого умирают, а я все-таки 15 лет живу. Врач тихонько спросил у жены: «Когда у него был инфаркт?» Она ответила, что не было. «У него разорвана передняя стенка сердца», — удивился врач. Это я здесь, в мастерской, работал с инфарктом (смеется)! Вот так. Не заметил. Блокадник.
— Потрясающе! Как восстановились после такого?
— После инсульта опять же помогла работа. Последствия все-таки есть. Боли сильные, левую часть лица могу разрезать и не почувствовать. Но двигательные функции не нарушены, поэтому могу работать.
Коллеги по гребле называли куркулем
— Наверняка у вас есть и любимые способы отдыха?
— Мы с женой живем на Приморской, два шага до залива. Раньше выходили гулять, любоваться морем, а сейчас там появился ЗСД. Хотя построено все разумно, удобно.
— ЗСД, кстати, и к новому стадиону идет. Как он вам?
— Столько на нем украдено… Да и с точки зрения архитектуры не нравится… Стекляшки, бетон. Архитектор Александр Никольский был гениальным человеком. Стадион имени Кирова — единственный в мире, построенный как будто в воронке. А сейчас что в Жмеринке, что у нас — одно и то же.
— Судя по чемпионской фотографии «Зенита»-1984 на стене, вы все-таки любите футбол?
— В 1945 году играл в футбол за сборную гороно. Я был левым защитником, а правым — Боря Березин. Я стал олимпийским чемпионом по гребле, он — по конькам. Два футболиста.
— Как вообще оказались в спорте?
— После войны надо было чем-то заниматься. Мне двоюродный брат сказал, что он тренируется в гребном клубе. Я сказал, что приду и в первый же день сяду в лодку. И все будет нормально. До революции у нас была большая дача на Неве в Островках. Потом ее отобрали и сделали там сельскую школу. Родители сняли дачу ниже по течению. Там жили финны. Раньше их называли чухнами, сейчас лихо обозвали ингерманландцами. У нас была лодка. Папа приезжал в пятницу из города, садился на другом берегу и ждал, пока я его заберу и перевезу. Так что я уже в шесть лет сел в лодку. Движение на Неве было тогда очень скудное, изредка только появлялся медленный буксир с бревнами, поэтому было безопасно.
— В гребном клубе сразу проявили себя?
— В первый же день, к счастью, на занятие не пришел один спортсмен. Меня сразу посадили в лодку. Так что все произошло стихийно, не по моей воле. Так я оказался в гребле. Первые два года у меня и своего пальто не было. Папа с фронта вернулся — ходил в его шинели, которая была мне очень большой. Я был смешным, но зато в тепле.
— Интерес к искусству тогда же появился?
— Папа работал на комбинате имени Кирова, но очень любил писать маслом, делал копии картин. После революции бабушка многие картины продала, чтобы было на что жить, но остались рамы. Вот в них отец писал пейзажи Левитана, Поленова. Он был для меня примером и, может быть, поэтому я пошел в Мухинское училище. Долго готовился, родителям рассказал об этом, только когда поступил. Папа сказал: «Ну и молодец». Никто, в общем, за меня не просил, никто не возился, все сам.
— «Все сам» — как потом в спорте, искусстве…
— Коллеги по гребле меня все время звали нехорошим словом «куркуль».
— Почему?
— Меня все время тянуло грести в одиночке. Мне казалось, что это настоящий спорт, один на один. Может, и нехорошее чувство, надо бы в коллективе быть, и я греб в восьмерке, но потом вырвался в одиночку.
— Но обычно даже спортсмены-индивидуалисты делят свои победы с тренерами.
— Никаких тренеров фактически не было, никакой литературы. Всё придумывали. У кого-то что-то получилось — брали с него пример. Я кое-что услышал о том, что говорят теоретики Шибуев и Шведов в Москве. Попробовал — получилось. Кроме этого, я читал книгу английского теоретика Стива Ферберна. Он писал: «Мили делают чемпионов». По-русски значит — нужно больше тренироваться. И не в благоприятных условиях. Как учил Суворов, «тяжело в учении, легко в бою». Я поставил эти заповеди во главу угла и тренировался, что привело к успеху. Тренер, который ездил со мной на Олимпиаду, ни разу не был за границей. Он был мне как отец, но не мог быть моим наставником. То, что он знал, уже устарело, а я был новатором.
Сталин два года решал, ехать ли на Олимпиаду
— Та Олимпиада, наверное, была мало похожа на современные Игры.
— Все было очень политизировано. Иосиф Виссарионович два года мучился — дать разрешение на участие в Олимпиаде или нет? Опять встреча с американцами… Все же решили участвовать. Наше руководство сделало Сталину примерный прогноз, но на деле никто ничего не знал, потому что наши спортсмены ни с кем не встречались. На Играх в Хельсинки после первого предварительного заезда я должен был встретиться с американцем Джеком Келли.
— И эта встреча была важнее финала?
— У меня была задача обязательно его опередить, так бы он не вышел в финал, а я в финале даже с последним местом принес бы очки государству. Меня настроили на него как на врага, империалиста. На самом деле Келли оказался милейшим человеком. Мы с ним подружились, его отец был дважды олимпиоником в двадцатые годы. Его родная сестра Грейс Келли — принцесса государства Монако. Таким знакомством спорт меня обрадовал. Я как-то Джеку пожаловался: мол, как же так, с принцессой познакомился, а памяти никакой не осталось? Через две недели получил от нее портрет с автографом из Монте-Карло.
— Спорт это не только знакомые, но и путешествия. За время поездок встречали такой же прекрасный город, как Петербург?
— Я просто влюблен в свой город. Мне по душе Амстердам. Может, потому что это связано с визитом Петра I. Уже в соседней Бельгии архитектура утилитарная, новостроечки… Больше всего нравится Англия. Воспитанник нашего клуба и нынешний министр юстиции Александр Коновалов возродил у нас английский клуб, который был основан 140 лет назад. Меня сделали почетным председателем. Бравируя всем этим, мне удалось спасти и наш клуб «Знамя».
— Что с ним происходило?
— Им завладели профсоюзы и хотели все продать. Это как в «Крестном отце» — там бандиты курировали профсоюзы. Точно так же сейчас профсоюзы потихоньку распродают все, что им досталось бесплатно в советское время. Так как я почетный гражданин, то имею доступ к губернатору Петербурга. Попросил аудиенцию у Георгия Полтавченко, оказался замечательный человек. Понял, что надо спасать. Помогло еще, что когда-то гребным спортом занимался Дмитрий Медведев. В результате мы забрали клуб у профсоюзов.
Использованы фото: РИА «Новости»; официальный сайт Администрации Санкт-Петербурга