На этом месте должна была быть другая статья. Я уже начал ее писать и, написав примерно треть, устроил себе обеденный перерыв. А когда вернулся к компьютеру, ощущение сытости победило работу мысли — так, что пришлось продлить паузу.
Чем занят современный человек в рабочее время, когда не работается? Правильно, блуждает по интернет-пространству. Я решил навестить любимые спортивные ресурсы: сначала профессиональные сайты, затем несколько гостевых. На динамовской ломали копья на злободневную тему. На армейской судачили о Слуцком и отвлекались на посторонние дискуссии. На зенитовской славили итальянское чудо. На спартаковской, думал я, опять идет бесконечный спор: может ли Карпин стать самим собой прошлогодним. Но там в пятницу днем существовала только одна тема: смерть Владимира Поторочина.
Я закрыл ноутбук и пошел гулять на соседние Патриаршие. В голове крутилась одна и та же фраза, с той спартаковской гостевой: «Он умер от невостребованности и одиночества». Одиннадцать лет назад, осенью тысяча девятьсот девяносто девятого года, у меня осталось похожее ощущение после первой встречи с Володей. Ощущение тяжести его жизни.
...Тогда, в конце прошлого века, на «НТВ-Плюс» было всего два спортивных канала: «Спорт» и «Футбол». На футбольном раз в неделю я выпускал в эфир программу «Наш болельщик»: Анна Дмитриева широким жестом предложила молодым корреспондентам возможность выйти за рамки обычных сюжетов для новостей и «Футбольного клуба», и на мою долю выпало общение с известными людьми, интересующимися футболом. Через два месяца список героев передачи предсказуемо кончился: представители мира культуры и шоу-бизнеса российским чемпионатом практически не интересовались.
Приходилось как-то выкручиваться, просеивать уйму ненужной информации ради одной строчки, содержащей признание в любви к футболу хоть какой-то публичной персоны. Иногда выручали знакомые: «Я слышал, что тот вроде бы болельщик «Локомотива». Но однажды на горизонте не оказалось ни одной подходящей кандидатуры. программа срывалась. Помню, как я бросил в кружку пару ложек растворимого кофе, залил его кипятком и сел в отчаянии перед телевизором. И тут Вася Уткин, в полглаза наблюдавший за моими мучениями, оторвался от компьютера и сказал: «Кажется, для тебя есть один забавный персонаж — прочти его письмо». Заскрипел принтер, я метнулся к выползшему листу бумаги и осекся. Письмо было от человека, чья фамилия ничего мне тогда не говорила. Равно как и практически любому другому, кто оказался бы на моем месте.
Содержание письма я сейчас не помню. Но помню, как, прочтя, решил ехать. Автор рассказывал, что написал книгу о Второй мировой, в которой полемизировал с Виктором Суворовым, чей «Ледокол» был тогда чрезвычайно популярен — стало быть, интервью с ним можно было подать как разговор с писателем. Было и футбольное прошлое: дубль «Памира», и очевидный интерес к чемпионату. Были какие-то идеи, предложения, прогнозы.
В общем, я поехал.
Володя поразил меня тем, что предложил встретиться на детской площадке около его подмосковной пятиэтажки. Мы встретились у качелей. Хмурые операторы дружно посмотрели на падающий мокрый снег и похерили идею записать интервью на свежем воздухе.
В квартире было тесно и скромно. Ощутимо стесняясь, Володя сказал, что своим жильем в Москве пока не обзавелся, снимает с женой и сыном то, что им по карману, и все еще надеется получить российское гражданство, чтобы легче было найти хорошую работу. Слушать это было неловко, я хотел перевести разговор в другое русло и попросил его показать ту самую книгу. Володя метнулся к шкафу и тут же вернулся, держа в руках тонкую брошюрку с яркой красной обложкой. Задумался — оказалось, в поисках ручки. Нашел и сделал дарственную надпись. Операторов происходящее и забавляло, и раздражало: они никак не могли поставить свет, безрезультатно двигая мебель из угла в угол. Наконец, изрядно вспотев, они сказали, что все готово.
Я решил: будь, что будет, взял микрофон и задал какой-то дежурный вопрос. Потом второй. Потом отложил бумажку с заготовленными вопросами в сторону и забыл про нее.
Володя рассказывал о своих идеях, которые хотел применить на практике, предложив их кому-то из тренеров — и это было ново, интересно и ни на что не похоже. Невысокий, с уже тогда округлым животиком, с ретро-прической из восьмидесятых, он походил на изобретателя-самоучку, придумывавшего одновременно шапку-невидимку и двигатель внутреннего сгорания.
Программа прошла без особого успеха. А мы с Володей стали созваниваться. Иногда я брал его на футбол. Пытался знакомить с тренерами. Алексей Петрушин выслушал его, но в «Динамо» не позвал (хотя, возможно, не позвал уже в «Шинник»). Володя хотел пообщаться с Романцевым, но это оказалось неосуществимо.
Потом он пропал — на несколько месяцев. А когда позвонил, и телефон высветил странную комбинацию цифр — сказал, что живет в Праге. Кто-то из старых друзей позвал его туда, предложив работу в своем бизнесе. Был, как всегда, оптимистичен. И, как всегда, говорил о футболе. Потом снова позвонил из Праги, и голос его уже звенел от восторга: «Представляешь, я в «Спарте»! Тренером-аналитиком!».
Это было невероятно. «Спарта», тогда еще завсегдатай Лиги чемпионов, другая страна и Володя, ухвативший-таки фортуну за хвост.
Он добился встречи с нынешним президентом чешской футбольной федерации Иваном Гашеком, в тот момент тренером-дебютантом — и убедил Гашека в том, что его идеи помогут обыграть «Спартак», попавший со «Спартой» в одну группу Лиги чемпионов.
«Спартак» тогда считался фаворитом. Но «Спарта» оказалась на голову сильнее, сыграв на слабостях именитого
соперника. Я смотрел те матчи, видел, как реализуются Володины идеи, и поражался тому, что это все-таки случилось.
Я думал, что теперь-то он в «Спарте» надолго, если не навсегда. Но он вернулся в Россию вскоре после того, как Гашек ушел в отставку. И вновь начались Володины поиски себя.
Мне казалось, что сейчас ему будет легче: как-никак «Спарта», Лига чемпионов, разгром «Спартака», рекомендация Гашека. А оказалось, что ему стало еще тяжелее: вновь испытать неверие и невостребованность после успеха, после того, как он убедился, что его идеи работают.
Он был в «Спартаке» эпохи Червиченко, когда там создавался научно-аналитический отдел. Но его, не игравшего за красно-белых, да и не игравшего вообще — не приняли за своего, и он вскоре ушел из клуба. Была «Кубань», пригласившая в тренеры Хованеца, знавшего Володю. Но Хованец тоже не задержался в России.
Мы созванивались, но уже реже. Так бывает, когда ты тепло относишься к кому-то, но в суматохе дел никак не находится времени на встречу.
Последний раз мы виделись прошлой осенью. Когда в стыковых матчах Россия попала на Словению, Володя позвонил мне, и мы обсудили жребий. Я не был оптимистом, он и того меньше. Когда прощались, он передал привет Бородюку. Я передал его Александру Генриховичу, и тот, вспомнив, что именно Володя делал для него аналитический разбор сборной Бразилии перед первым для Бородюка товарищеским матчем в роли
и. о. главного тренера, спросил: «А, может, он снова сделает?».
Володя сделал, дав рекомендации по игре словенцев. Бородюку они снова понравились, Хиддинк их тоже оценил.
И я предложил Володе встретиться с Бородюком, чтобы обсудить его привлечение к работе со сборной в роли аналитика.
Володя очень обрадовался, загорелся. Мы договорились на конкретный час, ждали его в РФС, но он позвонил минут за сорок до встречи и, к моему удивлению, сказал: «Извините, у меня дела, я не могу». Я попросил его не переживать
и назначить другой день для встречи. Он сказал, что подумает и перезвонит — но так и не вернулся к этой теме.
Почему так получилось, я не знаю. И уже не узнаю никогда.
Для меня это вторая потеря в году — человека, чей телефон был у меня в записной книжке, кого я узнавал по голосу, а не по номеру. Сначала Севидов, потом Володя.
Профессор психологии Вадим Гущин, тесно работающий со спортсменами, читал редкие интервью Поторочина, слышал мои рассказы о Володе. Когда я позвонил ему поделиться болью, Вадик сказал: «Напиши, что я считаю его пионером практической психологии в российском спорте. Он интуитивно, не имея никакого образования, догадался о тех вещах, которые уже несколько лет активно используются в Америке, например, в НБА».
Для Вадима он пионер. А для меня— скорее, Кулибин от футбола.
Как сейчас помню его идею, что вратарей надо переодеть в яркие свитеры — бьющий по воротам игрок подсознательно будет стремиться пробить в раздражающее его глаза пятно. Он настоял, чтобы Петер Чех переоделся-таки в яркую амуницию и после, когда Чех уже играл в «Ренне», а потом в «Челси», гордился этим, как мальчишка.
Так и запомнится — взрослым мальчишкой, которому интересно было жить.
Точнее, это я думал — что интересно. А оказалось, больно и тяжело.