Было холодно, но весело тем утром. Шли еще рождественские каникулы — страна только-только приходила в себя после бурных праздников, народ не торопился выходить из отпусков на работу. Ветер гонял по солнечным морозным улицам еловые лапы, оставшийся от запаленных фейерверков разноцветный бумажный мусор, пластмассовые стаканчики... По телевизору шла «Здравствуйте, я ваша тетя!», которую и в сотый раз можно смотреть с прежним удовольствием. И тут зазвонил мобильный, высветив на экране фамилию Юры Черданцева. Я бодро принялся его поздравлять с прошедшими праздниками, и он, дождавшись паузы, как-то непривычно робко для себя сказал: «Слушай, в Интернете прошел слух, что Тишкова убили. Вы ведь друзья, можешь узнать?»
Дурацкое ощущение, когда внутри все резко замирает… Этого не может быть! Еще вчера днем мы болтали по телефону привычные наши минут сорок после его возвращения из питерской командировки. Я уговаривал Юрку перебраться ко мне в Подмосковье из его панельного дома (на серой ветке метро) — дома, прозванного в народе динамовским, потому что в нем давали квартиры едва ли не всем, кто в начале 1990-х играл за бело-голубых. Он собирался на днях приехать посмотреть на современные кирпичные постройки, которыми стремительно обрастал город. Вместе с Леной, конечно. Они уже приезжали в гости, и им понравилось...
Мобильный не отвечал. И нарастало предчувствие, что действительно пришла беда. На домашний звонить не хотелось, ужасно не хотелось, но выбора не было. Трубку сняла незнакомая женщина, я попросил Юру, понимая, что голос меня уже выдает. Она спросила, кто звонит, потом помолчала и сказала: «Юру сегодня убили». Это была Таня Чугайнова…
Пять лет уже прошло. Вырос Женька, так и не захотевший стать футболистом. Юра, помнится, жаловался на него со своей доброй улыбкой, что сын не хочет гонять мяч. И по этой улыбке было видно, как он его любит. Он вообще был удивительно домашним, теплым человеком. Любил людей, и его тоже любили. Когда он начинал улыбаться, еще не успевая протянуть руку при встрече, рот уже расплывался в ответной улыбке. На всех наших общих фотографиях Юра обязательно улыбается. Люди, приходящие ко мне в гости, всегда замечают его лицо, даже если не знают, кто это.
Заметка получается слишком личностной, изобилующей личными местоимениями... А иначе никак: невозможно написать про него, оставив свое «я» за рамками статьи. Он умел дружить, в том числе и с журналистами, — и, между прочим, далеко не все его жалели за то, что карьера Тишкова-игрока так обидно оборвалась на самом взлете. Его еще можно было пожалеть на расстоянии, в беседах за спиной, но когда он был рядом — такой радостный, такой светлый и такой… счастливый, — жалости не было места. Не было… И когда мои коллеги пытаются написать про Юру, у них тоже не получается отстраниться от воспоминаний. Статья превращается в рассказ-воспоминание.
Мы помним тебя.
Мы любим тебя, Юрка!