Матч Крамник-Топалов преодолел треть своего пути. Сыграны четыре партии из запланированных двенадцати; счет – 3:1 в пользу российского чемпиона. На матче объявлен выходной. Болельщики Крамника могут быть довольны. Сам Крамник отправляется отдыхать также в превосходном настроении. Он одержал две победы и не потерпел ни одного поражения. Теперь каждая следующая ничья лишь приближает его к заветной цели.
Знаменитый английский гроссмейстер Джонатан Спилмен – безукоризненный джентльмен с гривой когда-то черных, а ныне, увы, седых волос, вполне сносно говорящий по-русски – заметил однажды:
«Я готов признать превосходство советской шахматной школы. Даже их второсортные игроки чертовски хороши. Но когда русские седлают любимого конька и начинают разглагольствования о каком-то там «понимании шахмат», я предпочитаю отойти в сторону. Потому что не представляю, что, собственно, они имеют в виду».
В своем недоумении Джонатан Спилмен не одинок. Понятно, что значит «лучше играть в шахматы». Это все равно что «лучше бить по мячу» или по лицу, или лучше бегать и прыгать. Но что означает «лучше понимать шахматы»?
Говоря откровенно, этого не знает никто. И в то же время за этим определенно что-то есть. Перед началом матча эксперты сошлись во мнении, что Топалов «лучше играет в шахматы», но Крамник «лучше их понимает» – и никто не счел это ересью. Все как бы чувствуют, о чем идет речь, но выразить свои чувства яснее не могут.
В четвертой партии матча эта шахматная метафизика – иначе говоря, абракадабра – получила очередное свое подтверждение.
Позиция, в которую на выходе из дебюта угодил Крамник, была подозрительной, более того – противной, гадкой. Казалось, ничто не противоречило тому, чтобы Топалов одержал, наконец, свою первую победу в матче. Тем не менее, даже завзятые поклонники болгарского чемпиона смотрели на доску с нескрываемым пессимизмом. «Эту позицию? Ну уж нет, Топалов никогда ее не выиграет», – говорили они.
Почему? Уж не потому ли, что Крамник «лучше понимает шахматы»? В общем, да.
Дело в том, что позиция, которая стояла на доске, совершенно не отвечала стилю Топалова. Ему попросту негде было проявить свои лучшие качества. Он не мог начать атаку на неприятельского короля – тот был укрыт надежно. Он не мог комбинировать, не мог жертвовать, словом, не мог играть «по-топаловски». Сообразуясь с требованиями позиции, он должен был действовать сухо, строго, в капитальном классическом стиле. То есть, до некоторой степени… он должен был играть в стиле Крамника!
Примерить на себя чужое обличье дано немногим. Топалову – точно не дано. Довольно скоро он сделал резкий ход пешкой, к которому его никто не вынуждал. Грубо говоря, он дернулся. Тотчас положение его короля стало внушать тревогу. У Крамника первый раз за партию появились контршансы. Пытаясь исправить то, что натворил, Топалов вынужден был отвести фигуры на помощь своему королю. Позиция уравнялась.
Самое удивительное в этой истории то, что именно такое развитие событий угадывалось практически всеми. Никто не верил, что Топалов сможет обуздать свой норов. Он и не смог.
А ведь начало партии складывалось для Веселина Топалова многообещающе. Соперники, как и в предыдущей четной партии, разыграли Славянскую защиту, а в ней – Меранский вариант, один из самых запутанных во всей дебютной теории. Все понимали, что Топалов пришел на партию не с пустыми руками. И действительно: он сделал ход, может быть, не совершенно новый, но редкий и коварный. Крамник задумался. Разумеется, он видел самый принципиальный ответ, но отдавал себе отчет в том, что находится на «чужой территории»: и его ответ, и последующие варианты наверняка самым тщательным образом были проанализированы Топаловым и его помощниками в домашней «лаборатории». Пытаться вот, так, сходу, опровергнуть домашний анализ Топалова – это очень рискованно! Но и уклониться от принципиального продолжения – риск не меньший.
В шахматной игре существует закон, который гласит: «В сложных положениях есть только один сильнейший ход, все другие ходы неминуемо ухудшают позицию». Крамник видел этот сильнейший ход. Но не решался его сделать. Он колебался.
Это был тонкий, может быть, даже решающий момент партии. Топалов весь как бы подсобрался, он выглядел как хищник, готовый к прыжку. Его план на игру вот-вот должен был принести результат. Крамник выглядел едва ли не растерянным, для дебютной позиции он думал что-то уж очень долго. Казалось, еще немного – и Крамник даст слабину, уклонится от принципиального пути. И в этот момент… над головами соперников погас свет!
То есть не совсем погас, но прилично. Забарахлил осветительный прибор, направленный вертикально вниз, с потолка прямо на доску. В целом сцена оставалась освещенной, именно фигуры вдруг оказались в тени. Продолжать партию было нельзя. Главный судья матча голландец Герт Гийссен остановил часы и предложил соперникам проследовать в комнаты отдыха до выяснения причин поломки.
Огорчению Топалова не было предела. Он по-журавлиному взмахнул руками, пытаясь то ли взлететь, то ли, скорее всего, отогнать предчувствие неудачи, затем обернулся, будто искал у кого-то поддержки. Но с судьями не спорят, и соперники подчинились судейскому решению. Сцена опустела.
А когда поломка была устранена и соперники вернулись за доску, Крамник больше не колебался. Он сделал тот самый, принципиальный ход – слоном съел пешку с шахом. Затем вернул слона на прежнее место, вернул и лишний материал, упростил позицию, но обеспечил своему королю надежное пристанище. И позиция приобрела тот вид, о котором я говорил в самом начале. У Крамника было хуже, но все понимали: Топалов эту позицию не выиграет, а Крамник не проиграет. Ни за что.
На пресс-конференции по окончании партии все, наконец, увидели «другого» Крамника. Не утонченного аристократа, с высоты своего положения хладнокровно и чуть высокомерно взирающего на суету обыденной жизни, а живого человека, у которого с плеч упала огромная тяжесть. Всем стало ясно, как он боялся этот партии, как он рад, рад всему: и тому, что смог сделать ничью, и позитивному общему счету в матче, и тому, что наступает долгожданный выходной.
Крамник устал и был рад. Сочетание этих факторов развязало ему язык; он почти перестал следить за своей, обычно такой политкорректной речью. В ответ на первый же вопрос Владимир сказал следующее: «Я быстро уравнял партию, в дальнейшем мне пришлось проявить лишь минимальную аккуратность. Не понимаю, почему мы играли так долго, ничейный результат был очевиден уже после двух часов борьбы».
Это был выпад, и это была неправда. Ни о каких «двух часах» не могло быть и речи; поменяйся соперники местами, и борьба продолжалась бы много дольше, причем я не исключаю, что Крамник, в отличие от Топалова, смог бы выиграть эту партию.
Топалов очень достойно ответил на этот выпад. Вернее, он никак не ответил, что называется, «даже бровью не повел». Он много шутил, но его выдавали глаза. Эти были глаза человека, который поставил все, что у него есть, на красное, и теперь не отрываясь следил за шариком, пущенным крупье.
В этих глазах любой, кто пожелает, мог бы прочесть отчаяние. Но также и решимость – во что бы то ни стало вернуть к себе расположение Фортуны.
У Топалова на это есть еще восемь партий.