(Фото: ФК «Зенит»)
В первой половине беседы, опубликованной в «Спорте День за Днем» вчера, Сергей Семак рассказал о лекциях Слуцкого и Семина, о зарплате в тысячу рублей и о транспортировке груза 200. Сегодняшние откровения — шофер Евгений Гинер, борщ в Париже и Лучано Спаллетти как находка для журналистов.
Личный водитель в Берлине
— В ваши армейские времена болельщики надеялись, что, войдя в менеджерский штаб клуба, вы впоследствии станете прекрасным управленцем и помощником Евгения Гинера.
— Евгений Леннорович прекрасно руководит клубом и без помощников. Он из президентов, для которых команда — часть их семьи, и ЦСКА он лелеет как свое детище. Таких, как он, — единицы. Профессионалом в деле управления футбольным клубом быть архисложно: надо не только иметь талант, данный тебе от природы, но и развить его, обрасти опытом, знать много о психологии, безусловно, иметь представление о финансовой составляющей… В общем, это наука прикладная. Образование, опыт, практика.
— Гинер вообще специфический президент, который дружит с игроками. Он дает им клички, устраивает розыгрыши, помогает в каких-то вещах порой незаметно. У вас в багаже тоже наверняка есть «история про Леннорыча»?
— Есть такая, конечно. В свою бытность игроком ЦСКА ездил в Берлин по футбольным делам. Встречали и вообще возили везде и всюду меня как раз знакомые Евгения Ленноровича. И вот, когда было время улетать, рано-рано утром выхожу из отеля на улицу, как раз в тот момент, когда подъезжает за мной машина. Из нее вышел друг Леннорыча, поприветствовал, усадил сзади. Поехали. Тут замечаю, что за рулем кто-то знакомый. И слышу эту его звенящую нотку в голосе: «Вот. Решил прокатиться. Отвезу тебя в аэропорт». Конечно, это был Гинер (смеется). Меня очень приятно это удивило, и запомнилось надолго.
— У вас в свое время были предложения поиграть и за «Фейеноорд», и за «Овьедо». Почему не сложилось? И жалеете ли о том, что не попробовали себя на международной арене пораньше?
— Ну а что сейчас об этом говорить? Возможно, если ушел бы пораньше в Европу, все бы было по-другому. А может быть, и нет... В то время думал так: если уходить, то надо, чтобы клуб был хорошим, амбициозным. С «Фейеноордом» не сложилось, потому что клубы не смогли договориться. А по поводу других вариантов я и не горел особым желанием. Вообще мой уход из ЦСКА был обусловлен тем, что ветераны (а мне тогда было 29 лет) особо в чемпионате России не ценились. Нужно было думать, как играть дальше, и как раз появилось предложение из Франции. Так что смог посмотреть, что такое футбол в другой стране.
Париж: восторг и «недостаточки»
— А чем поначалу удивил Париж?
— Сначала это были вообще сногсшибательные эмоции. Кто бы как ни думал, а футболисты, несмотря на свои переполненные визами паспорта, видят страны из окна автобуса или из чаши стадиона. Так что первые пять месяцев я вообще ходил в восторженных чувствах: нравилось все — от организации жизни до каких-то глобальных проектов. Казалось: «О! Тут нет ни нечестности, ни коррупции! Все четко и понятно!» Но спустя полгода начал замечать недостаточки. А год спустя и вовсе понимаешь, почему люди скучают по родине. А с точки зрения туриста сам город Париж мне очень сильно понравился. Часто оставлял машину где-нибудь в переулке и отправлялся гулять. Особенно хорошо там в августе, когда не так много народа на улицах. И сама Франция очень удобная, я бы сказал, компактная, страна. И до гор, и до всех побережий можно быстро добраться на машине, там множество исторических памятников и просто интересных мест.
— Русские, проживающие в Париже, тоску по родине душат пельменями и борщом из русских ресторанов.
— (Смеется.) Были русские магазины, в которые я частенько заходил. Есть в Париже гастроном, в котором смешанно продаются товары из Германии и из России, — его я облюбовал попозже. В первые недели в ПСЖ меня мои французские коллеги начали спрашивать настойчиво, не мучает ли ностальгия. Отвечал, что нет пока, не успела она появиться. Но они не отставали никак и потащили, помню, в русский ресторан. Мы пришли в какое-то историческое место, которое некогда содержала аристократка из беглых, но там ничего, кроме оглушительной музыки, из-за которой соседа по столу не слышишь, из русского не было. Ни еды, ни медведей (смеется). Попозже я нашел маленький ресторанчик, владела которым польская семья. Вот там еда была похожа на украинскую. Как частичка родины. Нетуристическое место, уютное.
— А сами себе борщ варили?
— Конечно. Я не шучу. Я еще и кормил своего учителя. Он был очень заслуженным человеком, полиглотом, знал 50 языков, приехал из Канн и давал мне уроки французского. Не знаю, как получалось, но он говорил, что очень вкусно… А мне по душе был сам процесс: мы шли с ним в магазин и накупали продуктов, потом все чистили, шинковали, и я начинал ему показывать: сначала это положить, потом то… Он все шутил, что, когда я закончу с футболом, обязан открыть ресторан, назвать его своим именем и сделать фирменным блюдом свой борщ.
— Туристический взгляд на Париж — это красивый город и холодные, некоммуникабельные горожане. Город «курбанбекиичев», которых что ни спросишь — они молчат.
— Надо людей принимать такими, какие они есть. Парижане действительно очень замкнутые. Они живут своими группами, своими семьями, а бывает даже, что сами в себе, и не открываются при этом посторонним ни при каких обстоятельствах. Это просто свойство натуры. Поэтому создается ощущение, что они закрытые и холодные люди. На самом деле это не так, и когда они считают, что вы — человек, с которым можно делиться эмоциями, раскрываются совершенно по-иному.
Зашуганная сборная
— После взгляда на жизнь глазами легионера проще стало понимать иноязычных коллег по клубу в России?
— Конечно. Я стараюсь помочь им адаптироваться, учитывая весь свой опыт в их роли. Помню, первую неделю после моего переезда в ПСЖ был такой эпизод. Я жил в гостинице, в один из дней должен был состояться матч, просмотр которого «в программе» у каждого футболиста. Точно не помню, но то ли «Эль-Класико», то ли миланское дерби. В общем, чтобы я не скучал, пришел ко мне в гости второй тренер команды. Это было буквально так. Он постучался в дверь, поздоровался: «Привет, Сергей. Футбол смотришь?» Мы сели рядом на диван напротив телевизора и, вообще не разговаривая от начала до конца, посмотрели тот матч. Потом он попытался поговорить со мной, я его не понял. В общем, он ушел. И… вроде бы просто сидели, смотрели телевизор. А было все равно очень приятно, что о том, что я новенький и совсем один, в коллективе помнят. И я понимал, что мне хотят помочь. Это очень важно.
— В командах, где вы играли, было много легионеров. Какой из них был самым запоминающимся?
— Наверное, Эктор Бракамонте все же. Мы жили тогда на базе в одной комнате с Димой Кириченко, а практически напротив была комната Браки. И он божественно играл на гитаре в свободное время. Очень нравилось слушать. Говорят, поет он не очень, но игра его приносила нам хорошие эмоции. Леонидас и Самарони были замечательны по-своему, потому что приехали к нам в паре в ЦСКА. Мы знали про двух бразильцев, но опознали только Леонидаса. А Самарони — краснолицый, рыжебровый — был словно из Рязанской области. Добрый и открытый парень оказался.
— Знаю, что вы не любите рассказывать о тренерах. А можете рассказать о какой-то вещи, которая их характеризует? К примеру, Курбан Бекиевич — это четки?
— Каждого тренера, наверное, характеризует его рабочее пространство — его кабинет. Ну давайте начнем. Ватутинки, ЦСКА, кабинет Валерия Георгиевича. Масса документов, кипа расчетов, папки, диски. Аромат сигар. Большая пепельница. Кабинет Курбана Бекиевича — фотография Арсена Венгера в рамке, кипы дисков, книг. Бердыев абсолютно фанатично предан футболу, поэтому его кабинет никогда не пустует. Иногда даже казалось, что он не спит вовсе — так и работает ночи напролет за столом над всей этой информацией. Невероятный трудоголик. Рабочий кабинет Спаллетти — это микс классификации и эмоций. У него разложены и расписаны все планы занятий, вся документальная база. А эмоции — это он сам среди всего этого. Эта кипа бумаг оживает благодаря его мимике. Я вообще считаю, что Спаллетти — находка для журналистов, потому что, даже не зная языка, по его лицу и жестам можно понять, что он хочет сказать, даже в нюансах. В этом плане на моей памяти ему нет равных. Типично итальянская черта — уметь передать лицом даже интонационные нотки слов. Слуцкий… А я не помню кабинет Леонида Викторовича. Ни разу в нем не был, но Викторычу его заменяло поле и бровка. Он вообще всегда был для нас как старший товарищ — вдумчивый, мудрый, всегда готовый выслушать. Педагог, способный найти к каждому индивидуальный подход. Олег Васильевич Долматов — тактик-стратег, благодаря которому наш футбол перешел на совершенно другой уровень. Пал Федорович — абсолютно наш парень, человек, который никогда не держал эмоции в себе. Что бы он ни думал — скажет в лицо. Если не прав — переосмыслит, подойдет и извинится. Без камня за пазухой был человек. Бесков — внимание к мелочам, деталям. Как в быту, так и в футболе. На обед ни в коем случае не приходить в тапочках и обязательно, чтобы были надеты носки. А на поле… Глеб Панферов как-то рассказывал историю. В то время камеры снимали только отрывки матча. И вот шел просмотр такой нарезки. Показан был эпизод, в котором Глеб не добежал, еще один эпизод и еще. И вот когда у Панферова уже отлегло от сердца, что «проехали», не заметил тренер недоработки, Бесков повернулся и спросил: «А теперь, Глеб, скажи, почему ты тогда все-таки не добежал? Чтобы такого я больше не видел!» Мне посчастливилось видеть Лобановского на сборах. И это было незабываемо. То, что он личность, чувствовалось за километр. Одно его появление у кромки поля стимулировало игроков на запредельную самоотдачу. Ему не надо было ничего говорить, футболисты наблюдали внимательно даже за его взглядом, за оттенками эмоций на лице. Это был такой столб. Много было тренеров интереснейших. Благодарен за это судьбе.
— Среди них был и Хиддинк. Почему у голландца во второй раз «не вышло» в России?
— Гус в большей степени всегда был ориентирован на руководство сборными. Клубный футбол — где надо кропотливо выстраивать взаимоотношения, искать подходы к игрокам, индивидуально с ними работать долгое время — немного не то, в чем он практиковался в последние годы. Конек Хиддинка — привносить в уже существующую команду что-то свое. И, конечно, все знают, как он прекрасно выстраивает микроклимат в коллективе. Сборная России на момент его прихода, я бы сказал, была немного зашуганной: игроки знали свои рамки, боялись выйти за них, расслабиться. С его приходом мы почувствовали себя раскрепощенными. Это очень важно — получать удовольствие от своей работы. А в его случае атмосфера сыграла такую роль, что команда добилась неплохих результатов, и игроки были полны положительных эмоций. Но под копирку ничего не проходит в современном футболе. То, что работает в одной команде и в конкретных условиях, в другой может провалиться совершенно. И наоборот.
10 легионеров в заявке
— Сейчас много разговоров о лимите на легионеров и о том, чем он стал для нашего футбола — плахой или благом.
— Знаете, говорить можно много и всякого, но фактов это не изменит — футболисты, которые приезжают к нам из-за рубежа, дают очень многое нашему футболу в плане качества. У нашего лимита есть свои плюсы и минусы. С одной стороны, именно по его причине у нас чуть ли не сафари в стране на двадцать футболистов, которые выступают за сборную. Все прекрасно понимают: чтобы выиграть чемпионат России, ты должен заполучить себе лучших из местных. Но по факту оказывается, что и сборная — возрастная, потому что молодое поколение не может зачастую составить конкуренцию футболистам с опытом. Эта проблема вряд ли отражает какой-то рост российского футбола. Не знаю… Не потому, что я работаю в «Зените», а просто логически, раз уж мы зашли в такой тупик, и лимит не простимулировал ничего, кроме роста цен на ограниченный круг российских игроков, то лучше пусть он выражается формулой «10 легионеров в заявочном листе», нежели не несет никакой смысловой нагрузки. Если российский футболист будет в конкурентной борьбе выше иностранца, то предпочтение и благодаря общественному мнению, и благодаря тренерским штабам, конечно, все равно будет отдано ему. А лимитировать свободу действий тренерам и клубам при том, что отдачи от наших барьеров ожидаемой нет, — на мой взгляд, неправильно.
— Рецепт клубного успеха как выглядит, на ваш взгляд? Почему вдруг ПСЖ вырывается на пятую строчку доходности при вложенных средствах, а у «Анжи» совсем иная история?
— ПСЖ — это бренд, и многолетний. По его построению, и по построению самого клуба была проведена многолетняя кропотливая работа. Да, в ПСЖ были вложены дополнительные средства относительно недавно, но клуб очень грамотно рассчитал, как сбалансировать расходы так, чтобы каждая покупка давала помимо полной финансовой отдачи и доход. То есть парижане покупают Бекхэма, но при этом его появление гарантирует им более высокий доход от рекламы. Это вода на мельницу поддержания статуса бренда. Но помимо имиджевой стороны сам футбольный механизм работает на немного иных ресурсах: в команде есть игроки, которым появление звезд помогает раскрыться и сделать их профессиональнее и, соответственно, дороже. В «Анжи» мы видели разовый приток звезд по нашим меркам запредельного уровня, но такой базы для скачка, как у ПСЖ, у махачкалинцев по объективным причинам нет — клуб слишком молод для подобных проектов. Наши клубы, на мой взгляд, не вытащат на высокий уровень попытки набора популярности на рынках извне за счет привлечения звезд оттуда же: в противном случае все накупили бы уже в составы по пять-шесть японцев и китайцев и уповали бы на азиатского болельщика. Нам надо улучшать футбольные условия у себя, внутри: создавать бренды, стабилизировать клубы и лигу, работать над футбольными трансляциями как над продуктом, заниматься инфраструктурой, стадионами и базами. Глубокие проблемы простой ретушью, увы, не прячутся.
Кадрие
Первая часть интервью — в номере за понедельник, 17 февраля