Начало 1990-х — лихое время, в том числе и на футбольном российском пространстве. Рушились и падали в низшие дивизионы клубы со славными традициями, но параллельно, как грибы после дождя, возникали новые команды. Головокружение от успехов — это про начинающих отечественных бизнесменов той поры. Пара-тройка удачно проведенных сделок порождала в головах молодых по большей части людей уверенность в том, что они нашли золотую жилу и будут разрабатывать ее вечно. Иногда ими двигало тщеславие, иногда нереализованные в молодости спортивные амбиции, иногда и самые благородные, подвижнические мотивы.
Как бы то ни было, команды плодились по стране, и Санкт-Петербург не стал исключением. Кого-то из болельщиков это радовало. Многолетнее противостояние двух столиц, несколько ревностное отношение их жителей друг к другу находили реальное воплощение лишь на спортивных аренах, а футбол, естественно, спорт № 1. К моменту распада СССР в Москве было пять команд только в высшей лиге. Питер начал добирать количеством, это тешило самолюбие части болельщиков. Но вот беда: на стадион поддержать новорожденные команды они не спешили. Больше всех усилий для привлечения любителей футбола на трибуны затратило руководство «Локомотива». Ситуация сложилась анекдотическая. Вход на матчи питерских «железнодорожников» сделали бесплатным, а затем и по бутылке пива выдавали посетителям. Увы, не помогло. Возможно, в связи с тем, что дорога до стадиона имени Кирова и обратно обходилась ценителям янтарного напитка дороже его стоимости.
Скорее всего, сказывалось отсутствие у новорожденных клубов традиций. И наличие на невских берегах особой традиции: питерцы преданы своему «Зениту». За небольшим исключением: если уж не «Зенит», то «Динамо». Но у этой команды трудная судьба.
Наверное, руководителям части новоиспеченных в те годы клубов элементарно не хватало профессионализма, знания футбола и болельщицкой психологии. «Новорожденные» появлялись на свет уж очень поспешно, «недоношенными» и потому нежизнеспособными. Они остались в памяти лишь как примета времени, эпохи перемен, которой по определению присущи эксперименты.